Эта мысль его разозлила, и он вертанул руль гораздо резче, чем было нужно, чтобы обогнуть рытвину. Джози подпрыгнула на своем месте, потом упала на него, и от прикосновения ее рук Льюка кинуло в жар.
Поднявшись на вершину холма, он увидел вдали стадо коров и вздохнул с облегчением: можно наконец прекратить рискованную беседу и вырваться из слишком тесной кабины.
— В этом стаде есть телочка, поранившая ногу, — сказал Льюк, — мне нужно ее осмотреть. — Он выключил зажигание и распахнул свою дверцу. — Я дам им сена, осмотрю теленка и вернусь. Это недолго.
— Я пойду с вами. — Джози выскочила из пикапа, прежде чем он успел возразить. С десяток бело‑коричневых коров направились к ним, жалобно мыча. — Смотрите, как они рады вас видеть, — заметила Джози.
— Дело не в радости, — сказал Льюк, — я привез сено, это их ланч. — Забравшись в кузов, он скинул коровам одну охапку сена. Сгрудившись вокруг нее, коровы принялись с аппетитом жевать сено, равнодушно поглядывая на парня и девушку.
— И это все? Больше вы им ничего не дадите?
Льюк взглянул на животных: они являли собой картину высшего блаженства. Брови его удивленно взлетели вверх:
— А что еще я должен им дать?
— Ну, мало ли что… какие‑нибудь лепешки.
— Не знаю, как выразиться поделикатнее, Джози, но… то, что зовется лепешками, коровы не потребляют, а… так сказать, производят. — Взглянув на землю, он улыбнулся еще шире. — Берегитесь, чтобы по неосторожности не наступить на этот продукт.
И закинув голову назад, Льюк разразился громовым хохотом. К его удивлению, Джози тоже смеялась, да так, что слезы выступили на глазах.
Матерь Божья, подумал он, как она хороша! Он глядел на нее, не отрываясь. А какой смех! Ничего приятнее он в жизни не слышал: заразительный смех человека, любящего жизнь. Льюк и Джози долго смеялись вместе, потом наконец она перевела дух, вытерла слезы и улыбнулась ему.
— Теперь вы будете думать, что я в животноводстве полнейший профан, — расстроилась Джози.
Однако Льюк думал совсем не об этом; он изо всех сил старался побороть одно желание — схватить ее в объятья, прижать к себе и поцеловать. С большим трудом взяв себя в руки, ковбой все же не смог стереть улыбку со своего лица. К тому же ему хотелось подразнить ее еще.
— Ну, что я буду думать, зависит от…
— От чего?
— Мало ли от чего, может, вы ожидали, что коровьи лепешки сервируют с овечьей баландой. Или нет?
Последовал новый приступ смеха; Джози прислонилась к парню и хохотала до тех пор, пока колени не начали подгибаться от слабости. Его рука как‑то сама собой обвила ее плечи, и, когда, отсмеявшись, они взглянули друг на друга, оказалось, что они тесно прижаты друг к другу. Льюк чувствовал тепло ее тела, аромат духов. Он даже видел темные лучики, исходящие из зрачков ее глаз.
Льюк смотрел не отрываясь, ослепленный вихрем зрительных впечатлений: солнце, пробиваясь сквозь густую листву за спиной девушки, окрашивало ее локоны рыжими и золотыми пятнами. Нежно‑коричневые веснушки рассыпались по носику, щеки розовели, губы казались мягкими и зовущими.
Общее состояние его можно было сравнить с перегрузкой электросети, близкой к короткому замыканию. И когда его лицо склонилось над ее приоткрытыми губами, за этим последовало то, что показалось обоим самым естественным делом на свете.
Все вокруг перестало существовать, кроме этого влажного, сладкого тепла ее губ, прижатых к его губам. Губы Джози раскрылись, сдаваясь, Льюк прижал ее к себе, погрузил руку в ее волосы и обнял за спину другой рукой.
Желание, непреодолимое и жаркое, овладело им. Руки Джози обвились вокруг него, прижимая к себе все крепче, и тут…
Нечто мокрое скользнуло по его спине. Подпрыгнув, словно его огрели кнутом, Льюк обернулся и увидел телку, подошедшую разведать, нет ли чего вкусного в заднем кармане джинсов хозяина. Это вмешательство так отрезвило Льюка, словно на него вылили ушат холодной воды. Отстранившись от Джози, он сунул руку в карман и вытащил оттуда мятный леденец. Телка схватила его с ладони мягкими бархатными губами. Запустив руку в карман еще раз, Льюк вытащил горсть таких же леденцов и протянул их Джози:
— Вот, вместо коровьих лепешек угостите телочку конфетами. А я посмотрю, что там с ее ногой.
Ковбой опустился на корточки рядом с животным, довольный тем, что нашел отвлекающее занятие, потому что был возбужден, расстроен и бесконечно зол на себя.
Пропади все пропадом, думал он. Не нужен мне сейчас такой роман, у меня на руках и ранчо, и гостиница. Нет у меня времени на экскурсии, на всякие там подвижные игры и меньше всего на то, чтобы вот так возбуждаться. Средь бела дня так загорелся, что чуть пар не повалил. И кто меня возбудил? Фифочка, подтвердившая все мои опасения о том, что она не видела сельской жизни, как своих ушей. Самая бестолковая из всех горожанок, удостоивших «Ленивое ранчо» своим посещением.
Коровьи лепешки, надо же! Взглянув вверх, он увидел, что Джози за ним наблюдает, что глаза у нее по‑прежнему затуманены, губы розовые, припухшие, а на щеках румянец, который нельзя объяснить только свежим воздухом.
Он глубоко вздохнул, подавив желание вернуться к девушке. Следовало как‑то объяснить свое поведение, но бес его знает, чем его объяснишь?
Льюк медленно поднялся, изо всех сил стараясь удержать телку между ними. Глядя на свои сапоги, он прочистил горло.
— Джози, я, ей‑Богу, не хотел выходить за рамки, — промямлил он. — Не знаю, что на меня накатило. Видимо, я так сильно смеялся, что… пришел в такое возб… — (Черт тебя возьми, О'Делл, только не говори возбуждение) — так был взбудоражен, что…
Все правильно, это слово подходит больше: взбудоражен. Хотя, черт подери, оно тоже заводит не туда!
Щеки Джози пылали огнем. Проглотив слюну, он отвел глаза от ее лица.
— Короче говоря, я сожалею. Это больше никогда не повторится. — Он махнул рукой в сторону пикапа: — Пора ехать, нам предстоит еще многое осмотреть.
Льюк зашагал к машине, от всей души желая, чтобы земля под ним разверзлась и поглотила его.
Ближе к вечеру они возвращались в гостиницу. Пикап так подпрыгивал на ухабах, что Джози пришлось опереться рукой о приборную доску. Заходящее солнце окрасило облака в тона пожара, но Джози ничего не видела. Она была слишком поглощена мыслями о сидящем рядом с ней человеке.
Льюк уставился на дорогу, прямо перед собой. Лицо его имело такое сосредоточенное выражение, словно он прокладывал путь по полю, начиненному минами.